Тень – это чернила, которыми пишет солнце…
Я все-таки не справился. Когда над душой стоить печальный силуэт и просит вылить на бумагу его историю... Шепчет, шепчет... Пальцы рано или поздно начинают бегать по клавиатуре, набирая строчки. Не замысловатые - слишком отвык что-либо писать. С повторами. Строчки чужой истории, грустной.
Я выложу ее под more здесь. И вынужден предупредить - история грустная, это только начало, дальше будет совсем плохо. Но конец относительно счастливый. Абсолютно-счастливым он с такими исходными не станет.
Предупреждение будет обновляться по мере написания. Хоть я изначально и знаю, что там будет, но не хочу спойлерить, да.
Глав нет, все - единый текст. Буду. Выкладывать, когда кусочек - на мой взгляд с планшета - будет достаточно большим. И если хоть кто-то будет это читать...
Предупреждение 1. Жестокое обращение с детьми.
Часть 1Знаете, я долго думал, рассказать ли свою историю. С одной стороны, вряд ли она кому то интересна, разве что с исторической точки зрения... С другой - даже для истории кто будет читать про жреца, чья жизнь почти вся - сплошные слезы? С третьей... Мне так давно хочется выговориться!
Но начать мне придется совсем с другого. Мир моих детства и юности отличается от того, что вы видеть сегодня, как темная ночь отличается от ясного утра. Шинли, впрочем, внешне - все те же. Высокие, худые существа, с четырьмя крыльями...
Я слышал, люди редко называют себя двуногими прямоходящими без перьев. Шинли - покрыты перьями почти полностью. Разве что ноги, тонкие и длинные, да кисти, расположенные на сгибах крыльев. Второй сустав - и на нем не только сгиб крыла, но и ладонь с тонкими пальцами. Четыре всего, но с тремя фалангами.
На ногах же пять пальцев. Три спереди и два им противопоставлены. Окрас шинли разнообразен. Но при этом мало перстных - имеющих более трех или четырех цветов в окраске. Однотонных побольше, но меньше, чем просто двухцветных. Однотонный окрас или же пестрый - этой красиво. Но альбиносы, белые, не считаются красивыми. Больные, слабые дети. Причем их - много. Каждый двенадцатый альбинос. И лишь трое из десяти могут говорить. Зато - маги, певчие. Больные, несчастные дети. Скольких я их видел? Кашляющих, с парализованными крыльями, лишенных голоса... А сколькиз увижу? Но... Я все еще не понимаю их родителей. Даже если детей много, что трудно накормить всех, даже если нет денег на более-менее нормальное лечение... Разве это повод отказываться от собственного птенца? А ведь некоторых приносят еще в яйце...
Я - не альбинос, хоть в этом мне повезло. Или нет? Приют лучше, чем храм. Там тебя хотя бы любят.
Мое оперение - угольно-черное, темнее ночи и сажи... Черны глаза и нет ни единого светлого пятнышка. К несчастью, это считается плохой приметой, мол, на черных крыльях и хвосте беды принесет птенец семье. До шести лет я был с родителями - лэю и нэю... Лэю - шинли, снесший яйцо. Нэю - давший второму эту возможность. Шинли гемофрадиты и каждый может или подарить кому-то птенца, или самому снести. Нет, редко рождаются и лишь имеющие одну возможность...
До шести лет птенец может поменять окрас. Несильно, но все же. Родители надеялись, что я посветлею или появятся пушинки другого цвета. Темно-синего, к примеру. или зеленого... Но когда в свой шестой день вылупления я остался таким же черным пуховым шариком, они решили... Они уничтожили ту судьбу, что изначально мне была прописана. Нет, я не виню их. Лэю просто боялась за новую кладку. За нерожденных, не вылупившихся еще птенцов.
Меня отвели храм. Как же наивно-восхищенно я созерцал бело-золотые своды, как рад был возможности в одиночку прогуляться по чудесному саду! Без шепотков за спиной, что так расстраивали. И вечером, когда доброжелательный жрец предложил поесть, не отказался. Лишь когда стемнело, я спросил, где мои родители.
- Ушли, - откликнулся жрец. - Ты больше их не увидишь. Забудь их, так будет легче... - теплое крыло провело по голове.
Как плакал тогда! А я еще не знал, что дальше будет лишь хуже...
Про жрецов детям рассказывали добрые сказки. И прятали подросших птенцов по домам-гнездам, особенно если им не повезло родиться красивыми. Мало кто хотел отдать ребенка, птенца, даже одного из многих - жрецам.
Я был печальным исключением.
Вечером меня уложили спать. Заснуть, на новом месте, в тесной комнатке - трудно. И лишь сейчас я понимаю, вспоминая слезы за стенами, еще одну сторону моей тогда редкой удачи. Я - единственный птенец своей кладки. Я привык спать один. Обычно птенцы почти до совершеннолетия спят вместе, сбившись в кучу среди подушек и покрывал. Таким пуховым было трудно первые месяцы. Но малышей было мало. Трудно сейчас вспомнить... Пятеро? Или шестеро? Не все дожили до совершеннолетия, но это, увы, печальная норма нашего мира. Иногда птенец может уснуть - и не проснуться. А если до этого он еще был расстроен, вымотан и долго плакал... И если не хотел жить... Шансы не проснуться возрастает многократно. Мало кто из малышей мог приспособиться и научиться жить в Храме, без любящих родителей.
Посвящения было на следующий день. Сам Верховный Жрец проводил его. Как сейчас помню - мне не понравился его взгляд. Он был... Пугающим. Будто жрец хотел от меня чего-то... Нехорошего. Не сейчас - в будущем. Не слишком дальнем.
Ритуал... В отличие от взгляда - я плохо его помню. Разве что...
Ритуал - посвящение птенца в послушники. После него - пути назад нет. Ритуал, отсекающий от мира, от прежней судьбы. И лишающий возможности иметь детей. Кладка не вынашивалась, семя было бесплодно. Сам же он... Верховный проводил его крайне болезненно. Песня выкручивала изнутри, меняя и уничтожая все. Позже я узнал, что можно все легче. Не так грубо. Или даже приятно - если постараться и приложить чуть больше сил. Но, знаете, наверное именно эта грубость Дале мне шанс?.. Но давайте по порядку.
- Когда очнется, - в полубессознательном состоянии я услышал голос Верховного, - Переоденьте его. И перевяжите ноги. Шесть лет, а еще такой ужас. Тай-Олэ будет заниматься и учить его.
Ноги жрец - тот самый, первый встреченный, - перевязал, пока я еще не пришел в себя. Так легче. Да только ходить первое время все равно больно. Пока не деформируется стопа, пока не привыкнешь ходить на цыпочках - каждый шаг дается с трудом.
Одевался же я все же сам. Украшения позволили оставить, но вот одежда - сменилась на белую, тонкую тунику, путающуюся в лапках.
Жрец довел меня до комнаты, постучался.
- Войдите. О, Верховный все же решил меня нагрузить учеником? - ржаво-рыжий шинли с черными подпалинами криво улыбнулся, разглядывая меня. Невольно сжался, пытаясь стать как можно меньше, меня пугал этот жрец. Да и вообще - не нравилось здесь. Больно странные взгляды бросало большинство жрецов на меня.
- Да, ты прав, Тай-Олэ. - мягко улыбнулся знакомец, - Будь с ним поласковей - ребенок еще не привык.
- Привыкнет, - мотнул хвостом Тай-Олэ, - Куда денется? Ему сколько? Такой мелкий... Сустав в крыльях хоть сформирован?
- Сформирован, сформирован. Полноценные, здоровые крылышки. И сильный потенциал голоса. Певчий. Если доживет до совершеннолетия - букв девять будет. В сумме. А может и больше...
Я поежился. Сустав формироваться начал поздно. Кости шинли пластичны, но любой перелом оборачивается появлением нового сустава. Сустав же локтя начинает формироваться года в три - обычно. Это не слишком приятно, но зато как здорово суметь наконец есть самостоятельно! Только вот... У меня же он появился лишь к шести годам. И то после того, как я сильно стукнулся предплечьями.
Тай-Олэ лишь скривился, снова меня разглядывая. Неаккуратно втащил в комнату, на свет.
- Черный какой, даже без отлива. Будто вписываешь свет. Будешь Угольком, пока имя не получишь.
Судя по интонации - Тай-Олэ считал, что я точно не доживу до этого времени. А мне вдруг захотелось, если не стать тем, на кого этот шинли будет смотреть на равного, то хотя бы выжить! Жить! И, может, тогда получится снова увидеть лэю с нэю... И своих родных аю, которые меня никогда не увидят иначе. Да и вообще, знают ли они, что у них есть таю в Храме?..
Я их так и не увидел. Но сейчас задумываясь, какого был окраса мои аю, искренне делаю, чтобы среди них не было альбиносов. Приюты - плохое место в то время.
Учеба началась с того, что мне дали карту Храма и нагрузили заданиями. Бегать на перевязанных лапках больно! А надо быстро, иначе новоявленный учитель жутко ругался и мог стукнуть по крылу или боку. Так что приходилось носиться со всех крыльев. В итоге, когда я очередной раз упал, запутавшись в ногах, слез сдержать не смог. Так и сидел на полу, утирая слезы черными пальцами. Все перья промокли.
Когда успокоился - учитель был очень зол. Резкой трелью укрепил и подтянул бинты на лапках, стянув их еще больнее. Палкой, -тяжелой! - несколько раз стукнул. Крылья, бока... Он знал, куда бить, чтобы не покалечить, чтобы видно не было, но больно - было. Кажется, ему нравилось видеть слезы в моих глазах. И погнал в очередное место, сказав больше ему не появляться сегодня, но завтра после завтрака прийти сразу же.
Как я был рад освободиться! Но, оказывается, до отдыха было еще далеко. Комната, куда мне надо было идти - оказалась классом. Жрец терпеливо учил юных младших послушников танцевать. Я был среди них самым младшим. Единственным, у кого лапки еще были подвязаны, а не кто стоял уже сам на кончиках пальцев. И единственным без корсета. Нервно сглотнул, увидев старших птенцов - слишком уж те выглядели сильно затянутыми - до сжавшихся в тонкую полосочку губ, до взъерошенных хохолков. Казалось, их талии могу я обхватить всего двумя ладонями!
Учитель явно был совсем не рад такому ученику - уставшему, с болящими лапками. Убедившись, что остальные отрабатывают движение, он подошел ко мне. Оглядел с ног до головы. Отвел в сторону.
- Кто твоей учитель? - голос явно недовольный. Мне опять больно сделают? Я испугался. Боли на сегодня и так было много, не хотелось еще, совсем. Синяки под оперением ныли.
- Тай-Олэ, хайрсо, - откликнулся, как можно быстрее. Невольно сжался. Страшно!
- Понятно. Ноги сегодня подвязали?
Робко кивнул, не зная, что еще говорить? Что они дико болят и не могу ли я просто посидеть в стороночке?
Взрослый вздохнул, оглядывая меня снова с ног до головы.
- Понятно. Ладно, раз уж тебя сюда послали, придется учить. Но если стоять уже не сможешь - говори сразу же, насколько я знаю твоего учителя - тебе завтра еще бегать много. Не увлекайся. Упадешь, придется искать, кто будет тебя тащить.
Среди жрецов моего детства было мало добрых. Я помню лишь троих. Орлэ-Сэн был скорее добрым, он был понимающим и строгим. А еще - любил учить танцевать. А много с учеником, свалившимся от переутомления не сделаешь. Но я до сих пор поминаю его добрым словом.
Отвел меня к стенке, где была штука... Не знаю, не помню точнее, как она называлась. На нее можно опереться одним крылом. Сначала это не требовалось. Задача была - повторить сначала за жрецом движения разминки. После - показать, какая у меня растяжка. На сколько подниму лапки (на одной стоять почти нереально было!), на сколько отведу крылья... Как могу махнуть хвостиком. Дальше были упражнения на увеличение растяжки. И... Не смотря на боль, это было неожиданно интересно, почти весело. Но, как и предсказывал жрец в какой-то момент, увлекшись, я просто упал. Со вздохом, старший позвал кого-то из младших жрецов. Тот помог добраться до комнаты, помыться и принес поесть. Невкусно и мало. Но большего и не было.
Как выяснилось позже - больше и не давали послушникам. Кормили нас из крыльев вон плохо. Но, тем ни менее, самые старшие из послушников были пухленькими. Даже корсет не спасал. Почему? Наверное, тот ритуал что-то менял в организме, если мало двигаться, если повезло с учителем и тот сильно не гонял - быстро набираешь вес. Впрочем, даже постоянное движение не всегда спасало... Но об этом позже.
Каждый день бегать приходилось все больше, количество уроков тоже выросло. Сначала были лишь танцы, потом письмо, затем чтение, счет. Дипломатия, кулинария, умение изящно двигаться. Обязательный этикет. И прочее, прочее...
Вечером я падал без сил, забываясь среди тонких подушек. Думать о завтрашнем дне было невозможно. Тот год вспоминается теперь круговертью учебы, сбитыми в кровь лапками, болью во всем теле и звенящей головой. Когда я начал замечать что-то еще? Не помню. Просто в какой-то момент я приспособился. Перестало болеть все. Резко, скачком. Разве что спина - мое тело начало расти, хоть все равно оставался достаточно низким для своих лет. Но после ритуала, проведенного в детстве, мало кто из жрецов достигал двух с половиной метров. Впрочем, думаю, тут виновато и отчаянно плохое питание.
Раньше ли на меня натянули корсет? Среди той усталости лишняя нагрузка особо не была заметной. Я не запомнил даже день. Хоть и затягивали его крайне туго. Дышать можно было с трудом. Зато спина перестала ныть.
А после я вдруг услышал слезы за стенкой. Похоже, появился новый послушник. Младше меня, тяжело переживающий расставание с родителями, с таю, с птенцами его кладки... Он плакал, а я не мог уснуть. Наверное, именно тогда я решил стать тем, кто сможет помогать таким птенцам? Не знаю. Но в ту ночь в итоге я встал, вышел из своей комнатке и постучался к плачущему.
- Привет. Можно? - пытался как можно приветливей улыбнуться.
В ответ на меня смотрели перепуганные глаза с нежно-сиреневого личика. Не самого милого, если честно - слишком пухлые губы, неровные перышки. Но сейчас это был скорее заплаканным птенцом, а не моделью. Птенцом, которым нужна помощь.
- Кто ты? - всхлипнул птенчик.
- Я рядом живу, - показал крылом на стену, - Услышал, что ты плачешь. Я войду?
- Д-да... - малыш принялся вытирать лицо.
Мы недолго разговаривали. Вспоминали родные гнезда, я рассказал о житье в Храме. А после малыш уснул со мной в обнимку. Аю не плакал, он прижимался худеньким тельцем и лишь слегка дрожал, все норовя спрятаться под крылом. Это было... Даже мило. Постепенно сон накрыл и меня.
Я выложу ее под more здесь. И вынужден предупредить - история грустная, это только начало, дальше будет совсем плохо. Но конец относительно счастливый. Абсолютно-счастливым он с такими исходными не станет.
Предупреждение будет обновляться по мере написания. Хоть я изначально и знаю, что там будет, но не хочу спойлерить, да.
Глав нет, все - единый текст. Буду. Выкладывать, когда кусочек - на мой взгляд с планшета - будет достаточно большим. И если хоть кто-то будет это читать...
Предупреждение 1. Жестокое обращение с детьми.
Часть 1Знаете, я долго думал, рассказать ли свою историю. С одной стороны, вряд ли она кому то интересна, разве что с исторической точки зрения... С другой - даже для истории кто будет читать про жреца, чья жизнь почти вся - сплошные слезы? С третьей... Мне так давно хочется выговориться!
Но начать мне придется совсем с другого. Мир моих детства и юности отличается от того, что вы видеть сегодня, как темная ночь отличается от ясного утра. Шинли, впрочем, внешне - все те же. Высокие, худые существа, с четырьмя крыльями...
Я слышал, люди редко называют себя двуногими прямоходящими без перьев. Шинли - покрыты перьями почти полностью. Разве что ноги, тонкие и длинные, да кисти, расположенные на сгибах крыльев. Второй сустав - и на нем не только сгиб крыла, но и ладонь с тонкими пальцами. Четыре всего, но с тремя фалангами.
На ногах же пять пальцев. Три спереди и два им противопоставлены. Окрас шинли разнообразен. Но при этом мало перстных - имеющих более трех или четырех цветов в окраске. Однотонных побольше, но меньше, чем просто двухцветных. Однотонный окрас или же пестрый - этой красиво. Но альбиносы, белые, не считаются красивыми. Больные, слабые дети. Причем их - много. Каждый двенадцатый альбинос. И лишь трое из десяти могут говорить. Зато - маги, певчие. Больные, несчастные дети. Скольких я их видел? Кашляющих, с парализованными крыльями, лишенных голоса... А сколькиз увижу? Но... Я все еще не понимаю их родителей. Даже если детей много, что трудно накормить всех, даже если нет денег на более-менее нормальное лечение... Разве это повод отказываться от собственного птенца? А ведь некоторых приносят еще в яйце...
Я - не альбинос, хоть в этом мне повезло. Или нет? Приют лучше, чем храм. Там тебя хотя бы любят.
Мое оперение - угольно-черное, темнее ночи и сажи... Черны глаза и нет ни единого светлого пятнышка. К несчастью, это считается плохой приметой, мол, на черных крыльях и хвосте беды принесет птенец семье. До шести лет я был с родителями - лэю и нэю... Лэю - шинли, снесший яйцо. Нэю - давший второму эту возможность. Шинли гемофрадиты и каждый может или подарить кому-то птенца, или самому снести. Нет, редко рождаются и лишь имеющие одну возможность...
До шести лет птенец может поменять окрас. Несильно, но все же. Родители надеялись, что я посветлею или появятся пушинки другого цвета. Темно-синего, к примеру. или зеленого... Но когда в свой шестой день вылупления я остался таким же черным пуховым шариком, они решили... Они уничтожили ту судьбу, что изначально мне была прописана. Нет, я не виню их. Лэю просто боялась за новую кладку. За нерожденных, не вылупившихся еще птенцов.
Меня отвели храм. Как же наивно-восхищенно я созерцал бело-золотые своды, как рад был возможности в одиночку прогуляться по чудесному саду! Без шепотков за спиной, что так расстраивали. И вечером, когда доброжелательный жрец предложил поесть, не отказался. Лишь когда стемнело, я спросил, где мои родители.
- Ушли, - откликнулся жрец. - Ты больше их не увидишь. Забудь их, так будет легче... - теплое крыло провело по голове.
Как плакал тогда! А я еще не знал, что дальше будет лишь хуже...
Про жрецов детям рассказывали добрые сказки. И прятали подросших птенцов по домам-гнездам, особенно если им не повезло родиться красивыми. Мало кто хотел отдать ребенка, птенца, даже одного из многих - жрецам.
Я был печальным исключением.
Вечером меня уложили спать. Заснуть, на новом месте, в тесной комнатке - трудно. И лишь сейчас я понимаю, вспоминая слезы за стенами, еще одну сторону моей тогда редкой удачи. Я - единственный птенец своей кладки. Я привык спать один. Обычно птенцы почти до совершеннолетия спят вместе, сбившись в кучу среди подушек и покрывал. Таким пуховым было трудно первые месяцы. Но малышей было мало. Трудно сейчас вспомнить... Пятеро? Или шестеро? Не все дожили до совершеннолетия, но это, увы, печальная норма нашего мира. Иногда птенец может уснуть - и не проснуться. А если до этого он еще был расстроен, вымотан и долго плакал... И если не хотел жить... Шансы не проснуться возрастает многократно. Мало кто из малышей мог приспособиться и научиться жить в Храме, без любящих родителей.
Посвящения было на следующий день. Сам Верховный Жрец проводил его. Как сейчас помню - мне не понравился его взгляд. Он был... Пугающим. Будто жрец хотел от меня чего-то... Нехорошего. Не сейчас - в будущем. Не слишком дальнем.
Ритуал... В отличие от взгляда - я плохо его помню. Разве что...
Ритуал - посвящение птенца в послушники. После него - пути назад нет. Ритуал, отсекающий от мира, от прежней судьбы. И лишающий возможности иметь детей. Кладка не вынашивалась, семя было бесплодно. Сам же он... Верховный проводил его крайне болезненно. Песня выкручивала изнутри, меняя и уничтожая все. Позже я узнал, что можно все легче. Не так грубо. Или даже приятно - если постараться и приложить чуть больше сил. Но, знаете, наверное именно эта грубость Дале мне шанс?.. Но давайте по порядку.
- Когда очнется, - в полубессознательном состоянии я услышал голос Верховного, - Переоденьте его. И перевяжите ноги. Шесть лет, а еще такой ужас. Тай-Олэ будет заниматься и учить его.
Ноги жрец - тот самый, первый встреченный, - перевязал, пока я еще не пришел в себя. Так легче. Да только ходить первое время все равно больно. Пока не деформируется стопа, пока не привыкнешь ходить на цыпочках - каждый шаг дается с трудом.
Одевался же я все же сам. Украшения позволили оставить, но вот одежда - сменилась на белую, тонкую тунику, путающуюся в лапках.
Жрец довел меня до комнаты, постучался.
- Войдите. О, Верховный все же решил меня нагрузить учеником? - ржаво-рыжий шинли с черными подпалинами криво улыбнулся, разглядывая меня. Невольно сжался, пытаясь стать как можно меньше, меня пугал этот жрец. Да и вообще - не нравилось здесь. Больно странные взгляды бросало большинство жрецов на меня.
- Да, ты прав, Тай-Олэ. - мягко улыбнулся знакомец, - Будь с ним поласковей - ребенок еще не привык.
- Привыкнет, - мотнул хвостом Тай-Олэ, - Куда денется? Ему сколько? Такой мелкий... Сустав в крыльях хоть сформирован?
- Сформирован, сформирован. Полноценные, здоровые крылышки. И сильный потенциал голоса. Певчий. Если доживет до совершеннолетия - букв девять будет. В сумме. А может и больше...
Я поежился. Сустав формироваться начал поздно. Кости шинли пластичны, но любой перелом оборачивается появлением нового сустава. Сустав же локтя начинает формироваться года в три - обычно. Это не слишком приятно, но зато как здорово суметь наконец есть самостоятельно! Только вот... У меня же он появился лишь к шести годам. И то после того, как я сильно стукнулся предплечьями.
Тай-Олэ лишь скривился, снова меня разглядывая. Неаккуратно втащил в комнату, на свет.
- Черный какой, даже без отлива. Будто вписываешь свет. Будешь Угольком, пока имя не получишь.
Судя по интонации - Тай-Олэ считал, что я точно не доживу до этого времени. А мне вдруг захотелось, если не стать тем, на кого этот шинли будет смотреть на равного, то хотя бы выжить! Жить! И, может, тогда получится снова увидеть лэю с нэю... И своих родных аю, которые меня никогда не увидят иначе. Да и вообще, знают ли они, что у них есть таю в Храме?..
Я их так и не увидел. Но сейчас задумываясь, какого был окраса мои аю, искренне делаю, чтобы среди них не было альбиносов. Приюты - плохое место в то время.
Учеба началась с того, что мне дали карту Храма и нагрузили заданиями. Бегать на перевязанных лапках больно! А надо быстро, иначе новоявленный учитель жутко ругался и мог стукнуть по крылу или боку. Так что приходилось носиться со всех крыльев. В итоге, когда я очередной раз упал, запутавшись в ногах, слез сдержать не смог. Так и сидел на полу, утирая слезы черными пальцами. Все перья промокли.
Когда успокоился - учитель был очень зол. Резкой трелью укрепил и подтянул бинты на лапках, стянув их еще больнее. Палкой, -тяжелой! - несколько раз стукнул. Крылья, бока... Он знал, куда бить, чтобы не покалечить, чтобы видно не было, но больно - было. Кажется, ему нравилось видеть слезы в моих глазах. И погнал в очередное место, сказав больше ему не появляться сегодня, но завтра после завтрака прийти сразу же.
Как я был рад освободиться! Но, оказывается, до отдыха было еще далеко. Комната, куда мне надо было идти - оказалась классом. Жрец терпеливо учил юных младших послушников танцевать. Я был среди них самым младшим. Единственным, у кого лапки еще были подвязаны, а не кто стоял уже сам на кончиках пальцев. И единственным без корсета. Нервно сглотнул, увидев старших птенцов - слишком уж те выглядели сильно затянутыми - до сжавшихся в тонкую полосочку губ, до взъерошенных хохолков. Казалось, их талии могу я обхватить всего двумя ладонями!
Учитель явно был совсем не рад такому ученику - уставшему, с болящими лапками. Убедившись, что остальные отрабатывают движение, он подошел ко мне. Оглядел с ног до головы. Отвел в сторону.
- Кто твоей учитель? - голос явно недовольный. Мне опять больно сделают? Я испугался. Боли на сегодня и так было много, не хотелось еще, совсем. Синяки под оперением ныли.
- Тай-Олэ, хайрсо, - откликнулся, как можно быстрее. Невольно сжался. Страшно!
- Понятно. Ноги сегодня подвязали?
Робко кивнул, не зная, что еще говорить? Что они дико болят и не могу ли я просто посидеть в стороночке?
Взрослый вздохнул, оглядывая меня снова с ног до головы.
- Понятно. Ладно, раз уж тебя сюда послали, придется учить. Но если стоять уже не сможешь - говори сразу же, насколько я знаю твоего учителя - тебе завтра еще бегать много. Не увлекайся. Упадешь, придется искать, кто будет тебя тащить.
Среди жрецов моего детства было мало добрых. Я помню лишь троих. Орлэ-Сэн был скорее добрым, он был понимающим и строгим. А еще - любил учить танцевать. А много с учеником, свалившимся от переутомления не сделаешь. Но я до сих пор поминаю его добрым словом.
Отвел меня к стенке, где была штука... Не знаю, не помню точнее, как она называлась. На нее можно опереться одним крылом. Сначала это не требовалось. Задача была - повторить сначала за жрецом движения разминки. После - показать, какая у меня растяжка. На сколько подниму лапки (на одной стоять почти нереально было!), на сколько отведу крылья... Как могу махнуть хвостиком. Дальше были упражнения на увеличение растяжки. И... Не смотря на боль, это было неожиданно интересно, почти весело. Но, как и предсказывал жрец в какой-то момент, увлекшись, я просто упал. Со вздохом, старший позвал кого-то из младших жрецов. Тот помог добраться до комнаты, помыться и принес поесть. Невкусно и мало. Но большего и не было.
Как выяснилось позже - больше и не давали послушникам. Кормили нас из крыльев вон плохо. Но, тем ни менее, самые старшие из послушников были пухленькими. Даже корсет не спасал. Почему? Наверное, тот ритуал что-то менял в организме, если мало двигаться, если повезло с учителем и тот сильно не гонял - быстро набираешь вес. Впрочем, даже постоянное движение не всегда спасало... Но об этом позже.
Каждый день бегать приходилось все больше, количество уроков тоже выросло. Сначала были лишь танцы, потом письмо, затем чтение, счет. Дипломатия, кулинария, умение изящно двигаться. Обязательный этикет. И прочее, прочее...
Вечером я падал без сил, забываясь среди тонких подушек. Думать о завтрашнем дне было невозможно. Тот год вспоминается теперь круговертью учебы, сбитыми в кровь лапками, болью во всем теле и звенящей головой. Когда я начал замечать что-то еще? Не помню. Просто в какой-то момент я приспособился. Перестало болеть все. Резко, скачком. Разве что спина - мое тело начало расти, хоть все равно оставался достаточно низким для своих лет. Но после ритуала, проведенного в детстве, мало кто из жрецов достигал двух с половиной метров. Впрочем, думаю, тут виновато и отчаянно плохое питание.
Раньше ли на меня натянули корсет? Среди той усталости лишняя нагрузка особо не была заметной. Я не запомнил даже день. Хоть и затягивали его крайне туго. Дышать можно было с трудом. Зато спина перестала ныть.
А после я вдруг услышал слезы за стенкой. Похоже, появился новый послушник. Младше меня, тяжело переживающий расставание с родителями, с таю, с птенцами его кладки... Он плакал, а я не мог уснуть. Наверное, именно тогда я решил стать тем, кто сможет помогать таким птенцам? Не знаю. Но в ту ночь в итоге я встал, вышел из своей комнатке и постучался к плачущему.
- Привет. Можно? - пытался как можно приветливей улыбнуться.
В ответ на меня смотрели перепуганные глаза с нежно-сиреневого личика. Не самого милого, если честно - слишком пухлые губы, неровные перышки. Но сейчас это был скорее заплаканным птенцом, а не моделью. Птенцом, которым нужна помощь.
- Кто ты? - всхлипнул птенчик.
- Я рядом живу, - показал крылом на стену, - Услышал, что ты плачешь. Я войду?
- Д-да... - малыш принялся вытирать лицо.
Мы недолго разговаривали. Вспоминали родные гнезда, я рассказал о житье в Храме. А после малыш уснул со мной в обнимку. Аю не плакал, он прижимался худеньким тельцем и лишь слегка дрожал, все норовя спрятаться под крылом. Это было... Даже мило. Постепенно сон накрыл и меня.
-
-
21.02.2013 в 07:07-
-
21.02.2013 в 08:40-
-
21.02.2013 в 08:46-
-
21.02.2013 в 08:55Спасибо, крылатая